Незабытые воспоминания Дмитрия Сергеевича Базанова

Всюду слышались песни, исполнявшиеся хорами любителей из рабочих и солдат, пели и все, кто хотел этого, пела вся рабочая и солдатская масса, пела вся улица. Песни 1-го мая 1917 года – это песни революции 1905 года, песни подполья и каторги, и среди них песнь победы: «Мы наш, мы новый мир построим своею собственной рукой!..». Эсеры пели «Дубинушку», но она выходила как-то уныло и казалась некстати, народ чувствовал себя победителем, торжествовал победу!..

На вокзальной площади («Каланчевка») были построены из досок высокие трибуны, с них говорили ораторы. Здесь произошла большая задержка, солдаты смешали ряды и густой толпой расположились вокруг одной из трибун. Человек в расстегнутой шинели, из-под которой виднелся коричневый офицерский френч, кричал, высоко поднимая над головой руку: «Все на фронт! Все на защиту свободного отечества! Фронтовики ждут вас на помощь, чтобы сокрушить врага!»

Говорил эсер от имени фронтовиков. Командир нашей роты поручик Торбицкий, пробывший в окопах более двух лет, посмотрев внимательно на «фронтовика» кричавшего с трибуны, заметил: «Это земгусар, на фронте он не был, такие франты бывают только в глубоком тылу!..» Решили проверить, взобрались на трибуну, потребовали предъявить документы. Франт запротестовал, заволновался… С трибуны его «сняли», отвели в комендатуру вокзала. Торбицкий оказался прав. Все были очень довольны разоблачением этого самозванца. Эсеры в нашей роте молчали.

Дальше Лубянки наша колонна, как и все колонны из района Сокольники, не продвинулась; все площади центра были забиты сплошной толпой. Постояв некоторое время там, где они оказались, люди начали расходиться группами и одиночками по домам.

Пошли и мы в свои казармы. Многие солдаты отправились к знакомым.

Вечером мы, я и Бурцев, а также несколько других солдат, пошли в Сокольнический парк, где, по обещанию районных организаций, должны были выступать представители разных политических партий. Ораторы действительно выступали в одно время несколько на разных площадках. А народу было немного, было холодно, люди не могли стоять подолгу на одном месте, не дожидаясь окончания речей переходили от одного оратора к другому. Старались забавлять себя и другими способами. Никакой «маевки» не получилось, но мы пробыли в парке довольно долго, возвращались в казармы часов в 11 ночи, а возможно и в 12 (солдаты карманных часов не имели, а в Москве часы коммунальные в то время были только на главных площадях и на трамвайных остановках). У дома на углу 3-й Сокольнической стояла большая толпа народа – рабочие, служащие, солдаты, мужчины и женщины. С крыльца произносил речь какой-то меньшевик или эсер, слышались громкие вопли: «Отечество в опасности!», «Война до победного конца!» и т.д. в этом роде. Мы послушали несколько минут, а потом я сказал своим товарищам, что не могу терпеть дальше этого эсеровского завывания, хочу говорить сам. Протиснувшись к помосту крыльца и оттеснив очередного оратора, мои товарищи обеспечили мне место для выступления. Я произнес с большой горячностью (обычную по тому времени) короткую речь, в которой изложил основные требования партии большевиков по вопросам власти, войны и мира. «Никакого доверия временному правительству, вся власть Советам! Долой империалистическую бойню! Да здравствует мир без аннексий и контрибуций!».

Из толпы слышались ободряющие возгласы: «Говори! Говори, солдат! Правильно, солдат!..» Я продолжал свою довольно беспорядочную речь, но не мог не заметить, что в толпе началось какое-то движение. Прапорщик нашего полка М-цев и несколько солдат окружили крыльцо, М-цев предложил мне прекратить речь и немедленно отправиться с ним в казармы. Я хотел протестовать, сопротивляться, но Бурцев сказал, что нужно уходить как можно скорее. Оказалось, что я нарушил приказ властей Временного правительства о запрещении «неорганизованных» выступлений на улицах и площадях; патруль из милиционеров (в студенческих фуражках), вооруженных берданками, уже пробирался сквозь толпу, чтобы арестовать меня.

Офицер (председатель полкового комитета нашего полка) и бывшие с ним товарищи объяснили мне, что патруль имел полное право задержать меня, существует указ Временного правительства и постановление Советов о правилах организации собраний и митингов.«Временные» очень недовольны тем, что им никто не подчиняется, что народ не признает их власти; арест сам по себе не так уж страшен, но в последние дни власти начали применять к арестованным солдатам старорежимные методы, им приписывают уголовные преступления и обвиненные так сидят в тюрьмах без срока.

По дороге офицер сказал, что речь моя была слишком горячей и беспорядочной, но содержание ее было правильным и он советует мне зайти в Сокольнический районный комитет большевиков и поговорить о выдаче мне удостоверения на право агитации из Райсовета рабочих депутатов. Удостоверение такое я получил впоследствии.

На другой день мои товарищи своими рассказами о моем «подвиге» в Сокольниках вызвали немалый интерес у солдат II-й роты к содержанию речи и к моим ораторским способностям; меня заставили повторить то, что я говорил накануне.